Пальмы на асфальте - Елена Улановская
Рина прильнула к окну. Такая знакомая картина разъездов, перепутанных железнодорожных путей, каких-то деревянных домов, длинных, как бараки, — неужели там живут люди? Рина обернулась на своих спутников. Вдруг жалко стало расставаться… Как объяснить это волшебное единение случайных попутчиков, этот феномен поездов и длинных расстояний, когда на ночь или на сутки чужие люди становятся ближе, чем родные, и незнакомому человеку вдруг можешь рассказать то, что, бывает, не откроешь и близкому другу… Так, вчера вечером, они долго ужинали, угощая друг друга своими припасами, попивая чай, который снова и снова приносила утомлённая проводница. И после ужина, потасовав для приличия колоду, говорили и говорили взахлёб… без остановки…
А сейчас, как только поезд замер у перрона, все подхватили свои чемоданы и, понимая, что нужно сказать «Прощай», небрежно бросили «Пока» или «До свидания» и через секунду уже торопились, каждый в свою сторону…
Рине пришлось ехать в Москву второй раз, и второй раз — неожиданно. С самого начала всеми вопросами отъезда в Израиль занимался её муж Володя, тем более, что поездки в Москву были для него рутинным делом: два года назад он открыл совместный кооператив со своим другом по институту. Но именно на этой неделе Володя не мог выехать, что-то «горело» на работе, и ехать пришлось ей. Вообще, поездки Рину не утомляли, это было то, что она больше всего в жизни любила. Только жалела, что опять не смогла взять с собой Гошика — так хотелось показать ему Красную площадь, Кремль! Но зимой сын всегда сильно болеет, маленький ещё. Ничего, погуляют по Москве, когда полетят в Израиль, тогда они будут вместе с Володей, а он знает Москву лучше неё. И вообще, он многое знает лучше неё. Рина вдруг вспомнила, как он приезжал из Москвы, где учился в Радиотехническом, и его всегда окружал ореол человека из большого мира.
А ведь они учились в одном классе, вращались в одной компании, и у каждого из них были какие-то романы, совсем не в классе. Класс — это была просто школьная дружба, у них не были приняты зажимания и поцелуи на вечеринках, и, вообще, вечеринкам все предпочитали выезды с палатками в выходные и в праздники. Очень стильно было привозить с собой друга или подругу, и Рина даже один раз позвала соседа по дому — он был старше её и уже учился в Политическом военном училище в Ленинграде. Спать пришлось в одной палатке одетыми, к его большому разочарованию, но всем одноклассникам она доказала… Что доказала — она сейчас и сама не знает… Сейчас ей кажется, что единственный человек, кому она вообще что-то когда-то хотела доказать, был Володька. Он был единственным из мальчишек, которого она в жизни не зацепила словом — а язычок у неё был острый, — и единственным, кого она ни разу не огрела по спине портфелем — а портфель у неё всегда был тяжеленный. А Володя вообще жил своей жизнью, занимался в радиотехническом кружке, был фанатом спорта, а на последний их школьный выезд с палатками и вовсе не приехал, хотя Рина предусмотрительно на этот раз явилась одна. И вот, на годовщину окончания школы он появляется в нимбе столичного жителя, и в этот же вечер, в школьном дворе, презрев все законы школьной дружбы, они целовались, как ненормальные, страшно сожалея, что не делали этого раньше. После чего они больше не расставались. То есть, конечно, Володя доучился, и Рина тоже, и свадьба у них была, как у всех, и Гошка родился ровно через девять месяцев — всё, как у людей…
Потом Володя начал ездить в Москву по работе и как-то, после его возвращения из третьей или четвёртой поездки, что-то нехорошее мелькнуло между ними: как-то очень уж раздражённо он отстранил Рину, когда она бросилась ему навстречу; правда, через секунду пожалел об этом и сказал, что не успел побриться и хочет принять душ с дороги, и несколько раз опять отстранялся от её поцелуев уже за столом.
«Неужели, — сказала она себе, внезапно расстроившись, что бывало с ней редко, — неужели это произойдёт со мной, с нами? Неужели все закончится или уже закончилось, а я не успела заметить?» Но вечером, в постели, всё было, как всегда, как всегда хорошо, и она специально обругала себя крепко, обозвав «параноидальной дурой», и думала, что на этом успокоится. Но страх, один раз посетив нас, имеет липкое свойство возвращаться.
Испугавшись по-настоящему один раз, Рина начинала нервничать перед каждой Володиной поездкой в Москву, плохо спала по ночам и по-настоящему успокаивалась только тогда, когда муж был рядом. Обычная житейская женская логика подсказывала ей, что выяснения отношений, слёзы и просьбы не помогут. Нужны радикальные меры, нужно найти выход, и таким выходом стала для неё эмиграция в Израиль. Чтобы прекратить эти поездки в Москву, чтобы всё было как раньше, нужно преломить жизнь под другим углом. Тогда Володя поймёт, что он, она — его жена Рина, и их маленький сын — единственно близкие друг другу люди; и это может случиться только в чуждой среде, в чужой стране. Только настоящие трудности могут сплотить по-настоящему, а трудностей Рина никогда не боялась.
ГЛАВА 5
Таня подходила к израильскому посольству… Уже выходя из метро, она начала заворачиваться в шаль и надела пару шерстяных варежек поверх кожаных перчаток. Каждый раз такими неожиданными кажутся ей эти жестокие московские морозы после мягкого климата Баку. Для получения готовых виз нужно было занимать отдельную очередь. Почему-то она была намного меньше, чем на подачу документов, хотя, говорят, что в визах почти никому не отказывали.
Таня, тоскливо ожидая провести на улице ещё один морозный день, неожиданно обрадовалась, увидев знакомые лица. Она только сейчас сообразила, что сегодня приглашены все те люди, которые сдавали документы в один день. Она тут же подошла к Рине, к которой прониклась симпатией ещё в прошлый раз, спросила её о здоровье Гошика и поинтересовалась, почему не видно Володи… В очереди в израильское посольство дружба завязывалась так же быстро, как в поезде. Тем более, что у Тани, как у всех музыкантов, была хорошая память и каждый человек напоминал ей какую то мелодию. Рина ассоциировалась у неё с «Турецким маршем»
